Кто такой великий художник? Тот, кто готов принести всего себя в жертву искусству. Когда меня спрашивают, почему мужчины чаще становятся великими художниками, я отвечаю: «Потому что женщины не готовы жертвовать всем, как это делают мужчины». Женщинам нужна любовь, нужны дети, им нужен дом и мужчина, о котором они будут заботиться. Если у вас очень много обязанностей по дому, то — sorry! — у вас просто нет времени стать великими художником.

Чтобы ваши идеи и творения пережили вас, остались жить в веках, вы должны жертвовать каждой минутой своей жизни. Это цена бессмертия.

Мне нравятся слова Ченнино Ченнини, художника эпохи Ренессанса, который в своем «Трактате о живописи» писал, что если художник хочет создать шедевр — он должен готовиться. Три месяца не есть мясо. Два месяца не пить алкоголь. Месяц не заниматься сексом. А за три дня до начала работы поместить свою рабочую руку в гипс, сделать ее недвижимой. В нужный момент, когда художника осенит идея, он разбивает гипс на руке и… рисует идеальную линию.

Озарение приходит в тот момент, когда ты всем рискуешь. Когда ты готов потерять все ради поиска чего-то нового. Только когда ты выходишь за границы привычного и безопасного — тебе открывается новое.

Страдание — это ключ к пониманию. Пережитые страдания способны вывести нас на новый уровень сознания. Смерть — это часть понимания того, что есть чудо и что есть суть.

Мои родители были героями нашей страны. (Марина Абрамович родилась в Сербии, входившей в то время в состав Югославии. — Примеч. OnAir.) Мой отец был военным генералом, а мать выходила из очень религиозного православного рода. Такая смесь православия и коммунизма вдохновила меня на перформанс, в котором я хотела поговорить с публикой о знаках, данным нам с рождения, которые мы не можем просто взять и смыть с себя. Я вырезала себе бритвой на коже живота коммунистическую звезду, избила себя плетью и упала на ледяной крест на полу. В галерее, где проходил этот перформанс, меня предупредили: все последствия — на моей совести, потому что лежать на льду дольше 10 минут опасно для жизни. Я выдержала 30 минут.

Одним из самых радикальных и опасных моих перформансов был «Ритм 0» в 1974 году. Разложив на столе 72 предмета (среди которых были ножницы, роза, духи, хлыст, пистолет с одной пулей, вино, оливковое масло), я предстала перед зрителями как пассивный объект и позволила им использовать свое тело как угодно. Инструкция была такая: я — объект, я стою перед вами 6 часов, и вы можете делать со мной, что хотите. Можете дать мне розу и шоколадку, а можете убить меня из пистолета. Поначалу публика со мной игралась, а потом становилась все агрессивнее: они раздевали меня, раздвигали мои ноги, обнажали грудь, тыркали в меня ножами, давали мне розу так, чтобы я больно укололась шипами. Все время я должна была терпеть и твердить себе: «Я — объект». Когда работники галереи объявили, что 6 часов истекли и перформанс окончен, зрители быстро разбежались, стараясь не смотреть мне в глаза. Я вернулась ночью в отель и, кроме крови на коже, увидела, что у меня появилась прядь седых волос. Только тогда я поняла, что меня вполне могли и убить. Мне понадобилось 30 лет, чтобы понять: художник может дать людям орудие убийства, а может — инструмент для создания безусловной любви. Сегодня я хочу делать только то, что способно поднимать человеческий дух.

Мы с Улаем (Уве Лейсипен, художник перформанса, с которым Марину Абрамович связывали творческие и личные отношения. — Примеч. On Air.) в 1977 году поставили перформанс, в котором попробовали использовать свои тела как музыкальные инструменты. Мы давали друг другу звонкие пощечины. Быстро и так долго, как только могли терпеть боль. Перформанс может состояться благодаря любой части вашего тела: вы можете провести его, используя только голову, руки, желудок. Любая часть позволит вам создать месседж, высказывание.

Сексуальная энергия — мощнейшая энергия у человека. Она сосредоточена внизу живота. Именно из-за нее случаются драки, войны, убийства, катастрофы. Но она же рождает доброту, привязанность, любовь.

Наши отношения с Улаем длились 12 лет. И, когда мы решили разойтись, каждый из нас пошел вдоль Великой Китайской стены с разных сторон: Улай — из пустыни Гоби, я — от Желтого моря. Мы прошли десятки тысяч километров навстречу друг к другу, просто чтобы сказать: «Прощай»… К финалу этого путешествия мне было 40 лет. Я чувствовала себя толстой, уродливой, нежеланной. Мне казалось, это конец всего.

В этом расставании для меня была важная задача — избавиться от своего женского эго. Обрести себя как свободную сущность. Но мне не удалось побороть свою женскую сущность. Я впала в депрессию и еле справилась с ней.

Сегодня я живу в Америке — стране быстрой культуры, постоянной конкуренции. Когда я захотела провести перформанс «В присутствии художника», в ходе которого сесть напротив меня и просто посмотреть мне в глаза мог любой желающий, Музее современного искусства (МоМА) в Нью-Йорке мне выделили очень неподходящую, как тогда казалось, для этого аудиторию-атриум: рядом было кафе, люди сновали туда-сюда, мне было очень трудно стать центром внимания. Тогда я решила для себя: пространство — это торнадо, а я буду его глазом, зоной, насыщенной самой сильной энергией. И я это сделала. Люди приходили и стояли часами в очереди, чтобы просто сесть на стул напротив меня и просто посмотреть мне в глаза. При этом я была неподвижна и пассивна, а они смеялись и плакали. Почему это происходило, ведь я просто сидела? Я стала зеркалом для людей. Зеркалом, которому они могут доверить свои чувства и эмоции. Знаете, американцы — это нация таблеток. У них есть таблетки для любого состояния и от любого состояния. А тут люди вдруг живо по-настоящему открывались. Отклик был неимоверным! Этот опыт показал, насколько люди могут быть одиноки в обществе, которое устанавливает дистанцию и делает нас отчужденными и закрытыми.

Публика — это мое зеркало. А я — зеркало публики. Травмы есть у всех. Все переживали одиночество. Все боятся смерти. Все знают, что такое боль. Я отдаю людям часть себя и забираю их часть взамен.

Мне не нужен музей. Я лучше соберу стадион.